Описание случая с применением телесной работы в гештальт-терапии из второй части книги Телесный процесс Джеймса Кепнера (эта часть пока не переведена на русский язык).
Кевин пришел на терапию с жалобами на сильную депрессию и тревожность, от которых он страдал большую часть своей жизни. Его ответственность на работе выросла, и он чувствовал, что не справляется. Ему было под 40, он тяжело работал и добился хорошей позиции в своей компании, однако чего бы он ни достиг, этого было недостаточно для него. Он постоянно испытывал вину за то, что не брал больше проектов, хотя был измотан уже выполняемой им работой.
Вначале наша работа была сфокусирована на том, чтобы помочь ему лучше справляться с текущими рабочими задачами, а также с требованиями его перфекционизма. Лишь небольшая часть нашей работы была телесно-ориентированной. Хотя эта ранняя фаза нашей работы принесла Кевину значительное облегчение и его острый стресс прошел, появилась новая тема для работы. В основе его постоянного ощущения никчемности и неудачи лежала его неспособность остановиться, даже на мгновение, если только он не падал от усталости и не засыпал. Как будто у Кевина было только две возможности, как у выключателя: быть включенным или выключенным, и никаких опций между ними. Быстро стало понятно, что это не просто отсутствие пауз. Кевин не мог остановиться, он чувствовал сильное сопротивление при мысли о том, чтобы прекратить свою постоянную работу.
Процесс выхода из контакта
Постоянная загруженность Кевина проявилась, когда, пожаловавшись мне на то, как сильно он перерабатывает и как нуждается в отдыхе, он достал список задач, которые он должен сделать за час нашей терапии. Я обратил его внимание на то, каким быстрым он был и что, по моему мнению, ему стоит в качестве эксперимента попробовать в терапии делать меньше, а не превращать терапию в продолжение его списка задач и требований к себе. Он подумал над этим и согласился.
В соответствии с этой идеей мы стали экспериментировать с паузами и замедлением. Я предлагал Кевину делать паузы в рассказе и спрашивал, соотносится ли то, что он рассказывает, с его телесными потребностями. Кевин начал осознавать, что физически он ощущает давление и истощение и что, если бы он последовал скорее за своими телесными нуждами, чем за побуждением его «головы» постоянно говорить, то он «дал бы своему телу отдохнуть» (обратите внимание, как его отчуждение от тела отражается в его языке). С моей поддержкой он начал экспериментировать с поиском большего комфорта, отдыха и паузами во время сессии, пусть даже на короткое время.
Со временем осознавание Кевином своих телесных потребностей в остановках и прекращении активности сделало час терапии одним из немногих моментов в его жизни, когда он мог сделать паузу. Он стал приходить на сессии и говорить, что он берет себе время на отдых. В этот период я просил его лечь на пол, чтобы дать своему телу поддержку для расслабления, и использовал легкие прикосновения, чтобы научить его замедлиться еще больше. Я думаю, что в этой фазе терапии Кевин учился выходить из контакта. Вначале Кевину нужно было много внешней поддержки от меня, которая позволяла ему отключаться от своей занятости и активности. Постепенно он получил достаточно опыта, чтобы понимать, когда он нуждается в остановке, хотя он все еще не инициировал ее сам.
Возобновление контакта с собой
В этот момент перед Кевином встала новая проблема: когда он не был «в своей голове», думая, разговаривая с собой и другими, планируя или работая над чем-то, у него не было другого места, чтобы быть. Он чувствовал свое тело или как полное дискомфорта, от чего хотелось избегать его чувствовать, или пустой дырой. Без дискомфорта он едва вообще чувствовал свое тело и таким образом, у него не было другого места, куда поместить свое Я, кроме своей головы, где активность в виде думания и говорения давала ему ощущение, что он существует.
Наша дальнейшая работа была посвящена развитию его ощущения тела (работа с десенситизацией), чтобы у Кевина было место в теле, где бы он мог быть, когда активность прекращалась. Я использовал прикосновения, чтобы оживить жесткую и нечувствительную поверхность его тела, и работал с дыханием, чтобы в его узкой груди стало больше места. Когда Кевин стал больше чувствовать свое тело, он начал исследовать альтернативное место, куда он мог себя поместить. Этим местом был его живот, к ощущению которого он получил доступ, а также немного присвоил себе.
Когда Кевин стал лучше ощущать пространство своего тела, он стал менее склонен к тому, чтобы жаловаться и рассказывать истории на терапии. Вместо этого ему хотелось «искать себя» на каждой сессии, искать ощущение внутреннего наполнения и сущности, с которыми он потерял контакт из-за своей ориентированной вовне и полной давления жизни. Сфокусированная на теле работа стала основным способом помочь Кевину затормозиться, дышать, останавливать себя и найти место своего нахождения в теле, повышая его осознавание живота и торса. Я бы назвал эту вторую стадию работы возобновлением контакта с собой.
Наша работа над расслаблением и возобновлением контакта с ощущением себя сформировала первые основные шаги по налаживанию процесса постконтакта у Кевина. Эта работа была бесспорно терапевтичной сама по себе, но все же она ни в малейшей степени не вылечила дистресс Кевина, скорее, она стала основой более глубокой работы. Терапевтические проблемы, возникшие здесь, были частью процесса развития, включающего овладение некоторыми способностями тела. Когда Кевин смог замедлиться, отключиться от непрекращающейся активности и восстановить контакт с телесной частью себя, он начал испытывать чувства, которые часто сопровождают постконтакт: чувство пустоты, одиночества и покинутости.
Конфронтация чувства пустоты
Когда Кевин обрел больший чувственный контакт со своим телом, в особенности торсом, обнаружился интересный парадокс. Чем больше он экспериментировал с этой зоной себя, тем больше начинал чувствовать внутреннее чувство пустоты и ничтожества. Когда я спросил его, что он чувствует, когда лучше осознает зону живота, он описывал , что чувствует пустоту внутри. Вначале я думал, что этот феномен связан с отсутствием чувствительности (как я описывал в главе о десенситизации и отсутствии ощущений в теле). Но скоро стало ясно, что чувство пустоты у Кевина было скорее не результатом отсутствия чувств, а тем, что он на самом деле чувствовал, когда контактировал с этой областью своего тела. По моему предложению он экспериментировал с Я-высказываниями, чтобы больше идентифицироваться со своими чувствами: «Я пустой внутри, полый и ненаполненный». Это чувство пустоты вначале очень пугало Кевина. В течение большей части своей жизни Кевин полностью вытеснял осознание внутренней пустоты с помощью деятельности и работы, а также секса и наркотиков. Только опора на наши терапевтические отношения и выше упомянутые навыки позволили ему увидеть и выносить эти чувства.
Мы с Кевином начали исследовать, что именно его пугает в чувстве пустоты. Он сказал: «Это просто подтверждает, что я на самом деле ноль, я ничего не стою.» Он продолжил говорить о чувстве пустоты в его жизни, о том, что сейчас эти чувства не имели смысла, у них нет причины, ведь у него есть все, чего он хочет, и хотя он чувствует себя пустым, у него нет права жаловаться. Затем он сказал, что он ущербен от природы, что в нем чего-то не хватает, и винить в этом он может только самого себя.
Я чувствовал растерянность и пытался понять, что делать со всем этим, в частности с безрадостными выводами, к которым он пришел в результате того, что я поощрял его оставаться в чувстве пустоты и конфронтировать с ним. Все, что я сделал, — это помог Кевину стать еще более депрессивным и потерявшим надежду.
Когда Кевин только начал терапию, у него было мало воспоминаний о своем детстве. Он описывал своих родителей как добрых, хороших, но незначительных людей, и сам он рос обычным до подросткового возраста, когда он стал проблемным и бунтующим. Он относил начало своих проблем и неудовлетворенности жизнью к тому периоду. Меня удивило отсутствие контекста для дистресса и чувства горечи, которые он чувствовал во взрослом возрасте. В его истории было как будто две разные жизни: обычное и нормальное детство, видимое как будто через розовые очки, затем внезапное появление гнева и бунтарства в подростковом возрасте, перешедшего в горечь и дистресс взрослой жизни. Это как если бы дерево, растущее на хорошей почве, без всяких причин стало чахлым и кривым. Естественно, что не находя во внешних событиях своей жизни причин для злости и депрессии, Кевин заключил, что у него есть базовый дефект, что, конечно, добавлялось к его ощущению неудачи и неадекватности в работе и отношениях.
Первое изменение в этом паттерне пришло, когда я смог увидеть, что чувство пустоты, испытываемое Кевином, и его отрицание собственного права чувствовать пустоту могут рассматриваться как формы ретрофлексии, то есть как то, что сначала было сделано ему, а затем он сам стал делать по отношению к себе. Я попросил Кевина проверить этот вывод экспериментально, предложив ему сказать, как если бы он обращался к своим родителям: «Вы дали мне так мало, что сделали меня пустым внутри». Сначала Кевин отказался попробовать это, настаивая, что это не может быть правдой. Я сказал, что если это неправда, то не будет никакого вреда, если он это скажет, и что он может узнать, так ли это, только если попробует. В конце концов Кевин осмелился произнести это вслух. При произнесении слов в адрес его родителей на глаза Кевина стали наворачиваться слезы. Он сказал, что чувствует себя очень грустно, как если бы оплакивал что-то. Он не понимал, почему чувствует горе, но это было именно то, что он чувствовал.
Так началась новая стадия нашей работы. Каждый раз, когда у Кевина получалось отключиться от неистовой активности и контакта с миром, он входил в контакт с ощущениями своего тела. Мы рассматривали это как процесс смены фигур: поддерживая осознавание окружающей действительности, как мощную фигуру, он удерживал чувство пустоты в фоне, неосознанным. Он старался держать его неосознанным, потому что он не находил причины этому чувству, поэтому контакт с этим чувством заставлял его чувствовать себя плохо.
Мы начали восстанавливать контекст, в котором возникло его телесное ощущение. Когда эти ощущения начинали осознаваться, мы попробовали рассматривать их как «если бы» они были закономерным результатом взросления в его семье (и, следовательно, имели контекст), а не возникли в нем совершенно ниоткуда. Когда Кевин отключался от повседневной активности и начинал чувствовать пустоту внутри, я просил его попробовать произнести такие утверждения, как: «В этой семье было так пусто» или «Здесь для меня недостаточно чего-то». Когда он расслаблялся и чувствовал внутреннее давление и требования к себе делать больше, я просил его произнести: «Я никогда не сделаю достаточно для вас. Я никогда не смогу перестать пытаться получить ваше внимание». Когда он сосредотачивался на происходящем внутри и описывал глубокое чувство одиночества, я просил его поэкспериментировать с такими утверждениями, как: «Вы оставили меня одного и без поддержки».
Постепенно Кевин начал вспоминать эпизоды из детства, которые отличались от того, что он рассказывал раньше. Он начал видеть, что его родительский дом не был прекрасным местом, которым он его себе представлял. Хотя в нем и были выражения тепла, там также была холодность, отстраненность и трудности с выражением привязанности. В частности он начал видеть, что его родители проявляли очень мало тепла или любви по отношению друг к другу, что он был эмоционально отстранен и отчужден от своих сиблингов, от своего отца, который поддерживал образ экстраверта вне семьи, но дома был безэмоциональным и отстраненным. Кевин начал отличать видимость теплоты от подлинных ее проявлений, которые часто отсутствовали. Поняв это, Кевин начал оплакивать свое пустое, одинокое и лишенное тепла детство.
То, что представлялось депрессией, при наличии контекста оказалось печалью. То, что без контекста он переживал, как «его» пустоту — личную характеристику, которая не имела отношения к событиям его жизни, теперь представлялось ему пустотой, в которую он был помещен ребенком, и переживание которой никем не поддерживалось. Теперь, когда Кевин смог ее почувствовать, он мог начать оплакивать то, что потерял и что уже никогда не вернуть.
Возвращение и обновление
С признанием Кевином его большой печали и чувства потери, как хронически незаконченного дела, пришло и осознавание непризнанной и сдерживаемой злости на его семью. Терапевтическая работа была теперь посвящена его обездвиженной телесной структуре и постепенному физическому выражению и присвоению отрицаемой им раньше силы и злости. Вопросы, связанные с этими формами терапии, уже освещались мною в других главах, и я не буду здесь описывать их детально. Я только хочу подчеркнуть, что процесс, начатый во время работы с фазой постконтакта, не был заключительной фазой терапии, он скорее привел Кевина в точку, где могли появляться и разрешаться другие фигуры на новом фоне.
